Время не лечит, время прячет. Прячет скелеты в шкафах. Скелеты гремят костями и нет покоя обладателям шкафов.
Анна - сталкер, проводник, сопровождающая путешественников во времени. Тех, кто возвращается в прошлое с целью изменить свое будущее. Исправить допущенные ошибки, совершить несовершенные поступки.
И нет никакого "эффекта бабочки". Рэй Бредбери был неправ. Будущее меняется не с момента когда раздавлена бабочка, а с момента, когда человек вернулся в настоящее, "раздавив бабочку" в прошлом.
Законы Путешествия таковы.
Путешественник может действовать только сам лично, вовлечь в свои действия других лиц невозможно.
Изменить судьбу других людей невозможно.
Путешественник принимает решения самостоятельно, руководствуясь своими планами и жизненным опытом.
Путешественник имеет право совершать любые поступки, не руководствуясь ни уголовным кодексом, ни кодексом чести, ни правилами морали, нравственности и совести.
Сталкер всегда незримо присутствует рядом с Путешественником, контролируя его осознание происходящего.
Сталкер имеет право вернуть Путешественника назад в настоящее, если считает миссию выполненной или руководствуясь соображениями безопасности Путешественника.
Сталкер не имеет право судить поступки и решения Путешественника. Не имеет права вмешиваться в его действия.
Сталкер обязан вернуть Путешественника из прошлого в настоящее время целым и невредимым, в трезвом уме и с сохраненной психикой.
Автор должен подчеркнуть, что все события и имена вымышлены. Любые совпадения случайны. За поступки литературных героев автор ответственности не несет.
Время не лечит.
-
Russian Soul
- Сообщения: 8
- Зарегистрирован: 31 дек 2018, 06:33
Рассказ 1.
Черемуха
Анна стояла рядом и ее рука лежала на плече сидящего в кресле мужчины. Под ее глазами залегли черные тени, голос был слабым и уставшим.
«Ты молодец, Шурка»- произнесла тихо, похлопала ладонью по его плечу. «Спасибо, что был со мной в этот вечер. До свиданья и будь счастлив.»
Александр шел по сумеречному городу к станции метро и его мутило. Анна предупредила, что после Перемещения так бывает почти всегда и со всеми. Пройдет.
Однако через минуту он обнаружил себя склонившимся над урной, извергающим воздух и пену. «Дыши, дыши глубже», он словно услышал голос Анны. И полегчало. Отпустило. Отлегло.
- Шурка, ты дома?! - Звякнула брошенная на тумбочку в прихожей связка ключей, стукнули о пол один за другим сброшенные босоножки. Мама пришла! Шурка любил этот момент, когда можно было подбежать, уткнуться носом в мамино тепло и вдыхать ее запах, смешанный с запахами городской пыли, расплавленного жарким днем асфальта, и лекарств. А мама ерошила его коротко стриженые волосы и одновременно нашаривала ногами домашние тапки, или вешала на крючок сумку, или брала с полочки резинку, чтобы собрать в хвост свои волосы.
-Шурка, ты ел? Пельмени ел? -
Мальчишка уже летел на кухню, стремясь увидеть мамино лицо, когда она войдет. Соседка, и по иронии судьбы Шуркина тезка, тетя Шура угостила парнишку домашними булочками. И он ждал, ходил вокруг стола, вдыхая аромат корицы и ванили и ждал, когда придет с работы мама.
Семь лет это уже много. Это значит, что в сентябре в школу, и пора становиться самостоятельным. И уже умеешь читать. И немножко писать. И может быть мама разрешит завести котенка. Если докажешь, что ты способен нести ответственность за себя. А значит и за живое существо. Так сказала мама.
Мама работает в аптеке. А папы у Шурки вовсе нет. Точнее он летчик и на важном государственном задании, как говорит мама. И когда-нибудь он вернется. Но Шурка никогда этого папу не видел, потому и верил и не верил маме. Лучше бы Шуркин папа был сантехником, как у Сереги. Или таксистом, как у Кольки. Или соседом очкариком дядей Димой, который всегда смущался и краснел, когда сталкивался на лестнице с Шуркиной мамой. А Шурке совал конфеты, делал бумажные самолетики и отличные пилотки из газеты.
Тонкое лезвие раскладного перочинного ножа медленно ползло по Шуркиной груди. Не больно, нож еще не резал а только пугал. И мальчишке все это еще казалось игрой в разведчиков.
Бритый наголо пацан лет 15, такой взрослый в Шуркиных глазах, предложил прокатиться на большом велосипеде. У Шурки был велик, Кама, старый и ободранный, с маленькими колёсами. Пацаны обзывали его дамским, но все равно катались на нем попеременки всем двором. А тут огромный новенький Урал! Синий, с блестящим хромированным рулем. Кто устоит?
А потом лысый и второй парень, с выгоревшими на солнце белыми бровями и бесцветными глазами, предложили посмотреть в подвале на котят.
«Говори! Шурка, говори что ты видишь!» Александр вздрогнул от крика. Кричала Анна.
-Темно. Свет далеко, из маленького окошка. Куча тряпья в углу. Ящики. Целая гора ящиков.
Вода капает. Сыро и душно. И капает. Пахнет канализацией. Мочой. Сигаретным дымом и мокрыми окурками.
«Что ты чувствуешь?»
-Я ….. я … боюсь…
«Лысый где. Ты видишь его?»
-Нет. Я вижу белобрысого. Он… он раскрыл ножик и вертит им перед моим лицом. Приставил острие к ямке на горле.
«Что ты чувствуешь?»
-Я думаю что он шутит. Почему я не вижу лысого? Мне от этого еще страшнее. Он где то сзади, я слышу как он курит.
«Говори! Говори!» Анна опять кричит и я вздрагиваю, выйдя из оцепенения.-
-Не могу. Я не-мо-гу-го-во-рить.
Язык примерз к нёбу. Горло заткнул шершавый сухой ком. Я - нем.
Нож режет мою кожу, кровь тонкой горячей струйкой стекает по животу и дальше, по ноге. Я одеревенел.
«Молчи, сука, только пикни -прирежу». Белобрысый шипит и его бесцветные глаза блестят в сумраке, как лезвие его ножа.
Больно! Больно! Больно!
Кто то обхватил мою шею, я знаю, что это лысый, но не вижу его. Его рука пахнет табаком и солидолом, так пахнет велосипедная цепь. Он дышит громко и воняет соплями.
Мама. Мамочка. Мамочка, мне больно. Больно. Больно!
Я вцепляюсь зубами в предплечье лысого, охватившее мою шею, и кричу. Что то горячее течет по моим ногам. Бесцветный бьёт меня по лицу наотмашь и шипит: «Молчи, сука, или я сейчас зарежу тебя, а потом зарежу твою мать. Я ее буду резать живьем, на кусочки».
Как долго! Как долго… Как больно….
«Падла, он обоссался.»- Подает голос лысый. Он толкает меня и я падаю на кучу вонючего тряпья. Вижу, как прямо перед моим лицом из тряпья вылезает жирная крыса и не спеша уходит, волоча длинный чешуйчатый хвост. Вижу, как лысый, матерясь, застегивает штаны.
Бесцветный тычет ножом в мою спину и шипит: «Молчи! Если скажешь хоть слово про нас, я зарежу твою мать! Ты меня понял?»
Я успеваю ответить «да» и проваливаюсь в спасительную темноту.
Свет! Ослепительный яркий свет! Портал открылся и Александр шагнул в подвал, где на куче грязного тряпья лежит маленький истерзанный Шурка. Подростки двигаются медленно, словно скорость их передвижения уменьшена втрое.
За два шага мужчина настигает мерзавцев.
Через несколько минут мужчина берет безмолвного малыша на руки и выходит в сияющий проем портала, не оглядываясь на лежащих в смердящей темноте подонков.
«Скажи ему все, что хотел сказать», слышит он голос Анны.
Шурка рыдает на плече у Александра, постепенно затихает и они о чем то разговаривают. Мужчина расстегивает свою рубашку и показывает мальчишке шрам на груди.
Ты никогда ни за кого не сможешь решать, каким ему быть и как поступать. Ты можешь решать только за одного человека – самого себя. Ты можешь оставить случившееся с тобой в виде факта в далеком прошлом. А можешь нести это всю жизнь в виде тяжкого груза. Решай прямо сейчас, там, в своем детстве. Пока не закрылся портал времени.
«Что ты, Шурка, чувствуешь сейчас?»
Спокойствие. Отмщение. Враги повержены. Слезы выплаканы. Мама в безопасности.
«Возвращайся. Александр, обними мальчика и возвращайся. Пора!»
Откуда здесь, посреди города, в маленьком скверике из пяти деревьев, черемуха?! Благоуханные грозди ее цветов склоняются к самой скамейке, на которой сидит молодой полноватый мужчина в очках. Аромат цветущей черемухи не могут перебить ни выхлопные газы от стоящих в пробке автомобилей, ни запахи кухни из открытого ресторанчика.
В сумерках никому из мимо бегущих прохожих не видно, что мужчина плачет. Плачет от того, что прямо сейчас отдыхает в Турции с «дядей Димой» его постаревшая мама, что младшая сестра Ленка готовится к выпускным экзаменам, а его сын Владик научился выговаривать звук «рррр». Что кот Васька опять нассал в тапки, что Семеныча провожают на пенсию, а на тесте у Маши наконец то две полоски.
И что прямо посреди города, в крошечном скверике, цветет сумасшедшая черемуха!
Аудиозапись в исполнении Автора на канале Ютуб.
Черемуха
Анна стояла рядом и ее рука лежала на плече сидящего в кресле мужчины. Под ее глазами залегли черные тени, голос был слабым и уставшим.
«Ты молодец, Шурка»- произнесла тихо, похлопала ладонью по его плечу. «Спасибо, что был со мной в этот вечер. До свиданья и будь счастлив.»
Александр шел по сумеречному городу к станции метро и его мутило. Анна предупредила, что после Перемещения так бывает почти всегда и со всеми. Пройдет.
Однако через минуту он обнаружил себя склонившимся над урной, извергающим воздух и пену. «Дыши, дыши глубже», он словно услышал голос Анны. И полегчало. Отпустило. Отлегло.
- Шурка, ты дома?! - Звякнула брошенная на тумбочку в прихожей связка ключей, стукнули о пол один за другим сброшенные босоножки. Мама пришла! Шурка любил этот момент, когда можно было подбежать, уткнуться носом в мамино тепло и вдыхать ее запах, смешанный с запахами городской пыли, расплавленного жарким днем асфальта, и лекарств. А мама ерошила его коротко стриженые волосы и одновременно нашаривала ногами домашние тапки, или вешала на крючок сумку, или брала с полочки резинку, чтобы собрать в хвост свои волосы.
-Шурка, ты ел? Пельмени ел? -
Мальчишка уже летел на кухню, стремясь увидеть мамино лицо, когда она войдет. Соседка, и по иронии судьбы Шуркина тезка, тетя Шура угостила парнишку домашними булочками. И он ждал, ходил вокруг стола, вдыхая аромат корицы и ванили и ждал, когда придет с работы мама.
Семь лет это уже много. Это значит, что в сентябре в школу, и пора становиться самостоятельным. И уже умеешь читать. И немножко писать. И может быть мама разрешит завести котенка. Если докажешь, что ты способен нести ответственность за себя. А значит и за живое существо. Так сказала мама.
Мама работает в аптеке. А папы у Шурки вовсе нет. Точнее он летчик и на важном государственном задании, как говорит мама. И когда-нибудь он вернется. Но Шурка никогда этого папу не видел, потому и верил и не верил маме. Лучше бы Шуркин папа был сантехником, как у Сереги. Или таксистом, как у Кольки. Или соседом очкариком дядей Димой, который всегда смущался и краснел, когда сталкивался на лестнице с Шуркиной мамой. А Шурке совал конфеты, делал бумажные самолетики и отличные пилотки из газеты.
Тонкое лезвие раскладного перочинного ножа медленно ползло по Шуркиной груди. Не больно, нож еще не резал а только пугал. И мальчишке все это еще казалось игрой в разведчиков.
Бритый наголо пацан лет 15, такой взрослый в Шуркиных глазах, предложил прокатиться на большом велосипеде. У Шурки был велик, Кама, старый и ободранный, с маленькими колёсами. Пацаны обзывали его дамским, но все равно катались на нем попеременки всем двором. А тут огромный новенький Урал! Синий, с блестящим хромированным рулем. Кто устоит?
А потом лысый и второй парень, с выгоревшими на солнце белыми бровями и бесцветными глазами, предложили посмотреть в подвале на котят.
«Говори! Шурка, говори что ты видишь!» Александр вздрогнул от крика. Кричала Анна.
-Темно. Свет далеко, из маленького окошка. Куча тряпья в углу. Ящики. Целая гора ящиков.
Вода капает. Сыро и душно. И капает. Пахнет канализацией. Мочой. Сигаретным дымом и мокрыми окурками.
«Что ты чувствуешь?»
-Я ….. я … боюсь…
«Лысый где. Ты видишь его?»
-Нет. Я вижу белобрысого. Он… он раскрыл ножик и вертит им перед моим лицом. Приставил острие к ямке на горле.
«Что ты чувствуешь?»
-Я думаю что он шутит. Почему я не вижу лысого? Мне от этого еще страшнее. Он где то сзади, я слышу как он курит.
«Говори! Говори!» Анна опять кричит и я вздрагиваю, выйдя из оцепенения.-
-Не могу. Я не-мо-гу-го-во-рить.
Язык примерз к нёбу. Горло заткнул шершавый сухой ком. Я - нем.
Нож режет мою кожу, кровь тонкой горячей струйкой стекает по животу и дальше, по ноге. Я одеревенел.
«Молчи, сука, только пикни -прирежу». Белобрысый шипит и его бесцветные глаза блестят в сумраке, как лезвие его ножа.
Больно! Больно! Больно!
Кто то обхватил мою шею, я знаю, что это лысый, но не вижу его. Его рука пахнет табаком и солидолом, так пахнет велосипедная цепь. Он дышит громко и воняет соплями.
Мама. Мамочка. Мамочка, мне больно. Больно. Больно!
Я вцепляюсь зубами в предплечье лысого, охватившее мою шею, и кричу. Что то горячее течет по моим ногам. Бесцветный бьёт меня по лицу наотмашь и шипит: «Молчи, сука, или я сейчас зарежу тебя, а потом зарежу твою мать. Я ее буду резать живьем, на кусочки».
Как долго! Как долго… Как больно….
«Падла, он обоссался.»- Подает голос лысый. Он толкает меня и я падаю на кучу вонючего тряпья. Вижу, как прямо перед моим лицом из тряпья вылезает жирная крыса и не спеша уходит, волоча длинный чешуйчатый хвост. Вижу, как лысый, матерясь, застегивает штаны.
Бесцветный тычет ножом в мою спину и шипит: «Молчи! Если скажешь хоть слово про нас, я зарежу твою мать! Ты меня понял?»
Я успеваю ответить «да» и проваливаюсь в спасительную темноту.
Свет! Ослепительный яркий свет! Портал открылся и Александр шагнул в подвал, где на куче грязного тряпья лежит маленький истерзанный Шурка. Подростки двигаются медленно, словно скорость их передвижения уменьшена втрое.
За два шага мужчина настигает мерзавцев.
Через несколько минут мужчина берет безмолвного малыша на руки и выходит в сияющий проем портала, не оглядываясь на лежащих в смердящей темноте подонков.
«Скажи ему все, что хотел сказать», слышит он голос Анны.
Шурка рыдает на плече у Александра, постепенно затихает и они о чем то разговаривают. Мужчина расстегивает свою рубашку и показывает мальчишке шрам на груди.
Ты никогда ни за кого не сможешь решать, каким ему быть и как поступать. Ты можешь решать только за одного человека – самого себя. Ты можешь оставить случившееся с тобой в виде факта в далеком прошлом. А можешь нести это всю жизнь в виде тяжкого груза. Решай прямо сейчас, там, в своем детстве. Пока не закрылся портал времени.
«Что ты, Шурка, чувствуешь сейчас?»
Спокойствие. Отмщение. Враги повержены. Слезы выплаканы. Мама в безопасности.
«Возвращайся. Александр, обними мальчика и возвращайся. Пора!»
Откуда здесь, посреди города, в маленьком скверике из пяти деревьев, черемуха?! Благоуханные грозди ее цветов склоняются к самой скамейке, на которой сидит молодой полноватый мужчина в очках. Аромат цветущей черемухи не могут перебить ни выхлопные газы от стоящих в пробке автомобилей, ни запахи кухни из открытого ресторанчика.
В сумерках никому из мимо бегущих прохожих не видно, что мужчина плачет. Плачет от того, что прямо сейчас отдыхает в Турции с «дядей Димой» его постаревшая мама, что младшая сестра Ленка готовится к выпускным экзаменам, а его сын Владик научился выговаривать звук «рррр». Что кот Васька опять нассал в тапки, что Семеныча провожают на пенсию, а на тесте у Маши наконец то две полоски.
И что прямо посреди города, в крошечном скверике, цветет сумасшедшая черемуха!
Аудиозапись в исполнении Автора на канале Ютуб.
-
Russian Soul
- Сообщения: 8
- Зарегистрирован: 31 дек 2018, 06:33
Рассказ 2.
Золотистые пылинки.
Денис Николаевич Ботяков был одинок. Мама умерла два года назад, Денис успел за эти два года переселиться в пригород, поменяв большую городскую квартиру на маленькую однушку, а оставшиеся деньги промотать. Как так получилось, что деньги, которых, как ему казалось, хватит на всю оставшуюся жизнь, испарились с космической скоростью, Денис объяснить не мог. А расспросы знакомых его злили.
Но более всего Денис злился на мать. Умерла она неожиданно, от кровоизлияния в мозг, за неделю до своего шестидесятилетия. И оставила сына одного. И ему вдруг пришлось выяснять, сколько сыпать порошка в стиральную машину и как долго варить спагетти. И что пельмени кидают в кипящую воду. Все это бесило Дениса и он нет-нет, да подумывал, не пора ли жениться.
Однако была у Ботякова тайная сторона жизни, очень личная и могущая помешать матримониальным планам.
По сталкершу он узнал случайно, услышал в бухгалтерии от женщин. Они обсуждали странное преображение одной серенькой мышки, внезапно начавшей следить за собой, красиво одеваться и вдруг сумевшей уйти от унижавшего ее мужа.
Более всего Дениса Николаевича заинтересовали слова о какой то машине времени, имевшейся у этой Анны, и возможности вернуться в прошлое и изменить свою жизнь.
Денису не давали покоя мысли – а куда бы он хотел вернуться. Туда, где мама жива и он может дать ей лекарство и успокоить, и заранее вызвать скорую, и мама останется жить и он подарит ей на юбилей жемчужные серьги. Те самые, что он купил к ее шестидесятому дню рождения и хранит теперь как память.
Денис проигрывал в своем воображении множество разговоров с мамой, и все представлял, как она откроет синюю бархатную коробочку с жемчужными серьгами.
А может вернуться в тот жаркий летний день, пахнущий малиновым вареньем? Где дебелая красавица Варвара, сверкая полными белыми руками и грудями в глубоком вырезе сарафана вынимает из духовки противень с булками, а по ее красивой шее, там, где завиваются в колечки тонкие белокурые прядки, стекает прозрачная капелька пота.
Или к Насте, маленькой круглой, как матрешка, хохотушке? Или к неприступной Светлане, измучившей его восемь лет назад?
«Я пойду вместе с тобой, Денис. Помни, что бы ни происходило там, в прошлом, я на твоей стороне и приду на помощь. Готов?»
Денис колебался. Он стоял возле двери, обычной двери как бы в другую комнату. И слова Анны пугали его.
Что, если она узнает? Мысли лихорадочно метались, он убрал руку с дверной ручки.
Увидев его нерешительность, Анна сказала – «если ты передумал, ты можешь прямо сейчас уйти. Это твой выбор. Но тогда ничего не изменится. Ничего из того, что ты хотел бы изменить. Думай о том, куда хочешь попасть и входи.»
Мама плакала и кричала. Бегала из комнаты на кухню, что то кидала на пол и это что то стучало и гремело, а ещё что то звенело осколками. Иногда слышался голос отца. Но мама не давала ему долго говорить, перебивала и снова начинала кричать.
Дениска вздрагивал от каждого вскрика и хотел провалиться куда нибудь, где тихо, где нет никого, совсем никого, и самого Дениски тоже нет.
Если я умру, они помирятся. И будут вместе плакать. А потом мама снова станет красивая и веселая. И папа будет подходить к ней сзади и обнимать и целовать в шею. Туда, где завиваются тонкие волоски.
А в солнечном луче будут плясать золотые пылинки. И мама смеяться, и папа что то шептать ей на ушко.
Дениска зажимает себе нос и пробует не дышать. Затем засовывает голову под подушку. Тут тихо и никто не кричит. Но он тоже тут и никуда не делся.
«Что ты чувствуешь, Дениска?!»
Я не нужен. Я лишний. Мама говорит что устала сидеть с ребенком, который постоянно болеет. И что от папы нет никакой помощи, он только ночевать приходит. И от него пахнет духами и чужой женщиной.
«Чего ты хочешь сейчас, Дениска?»
-Я хочу исчезнуть.
Дышать становится тяжело и Дениска сбрасывает подушку. За стеной хлопает входная дверь и мама начинает еще громче рыдать.
Очень хочется пить и писать. Но если встать и пойти в туалет, то там мама. И если пойти на кухню, там мама. А папа… это же папа ушел! Папа ушел?! Ночью?!
«Что ты видишь, Дениска?»
Мама вбегает в комнату. Встает на коленки возле кровати. Целует меня, плачет и целует, целует. Лицо, руки, ноги. Ее лицо опухло и я ее не узнаю. Ее слезы жгут мою кожу. Я хочу чтобы она ушла. Она другая. Я ее боюсь.
Мама, не плачь! Мама. Я писать хочу!
Я выворачиваюсь из маминых рук и хочу слезть с кровати. Но мама, что то бормоча и вскрикивая, прижимает меня к постели, продолжая целовать и гладить нервными руками. Не ласковыми сейчас, а чужими и жесткими. Я тоже начинаю плакать. От страха.
Он ушел! Твой отец ушел! Он нас бросил! Он тебя бросил! Дениска, маленький. Не плачь, мама испугала тебя? Не плачь, он не вернется.
Что ты такое говоришь, мама? Про папу? Про моего папу?! Я больше никогда не увижу папу?
Я отталкиваю мамины руки ногами, снова верчусь и пытаюсь избежать ее жгучих как кислота слез и поцелуев.
Замолчиииии! Мама, замолчи! Отпусти меня! Уйди! Уйди! Уйди!
Мама прижимает меня к постели и закрывает мою голову подушкой. Она там что то кричит. Но под подушкой почти ничего не слышно.
Я не могу дышать. Мама! Мама! Мамочка, отпусти….
Подушка становится тяжелой, и сладкая тягучая волна блаженства уносит меня в пустоту. Туда, где в солнечном луче искрятся золотые пылинки, а папа что то шепчет маме на ушко и она смеется, смеется…
«Дениска, ты где?»- Голос Анны выдергивает меня из небытия.-« Что ты видишь?»
Я сижу на кровати. У меня мокрые волосы. Мама надевает на меня пижаму. Свежая постель пахнет мылом, которое мама кладет в шкаф между простыней.
Я хочу спать. И пить.
Мама не смотрит мне в глаза и у нее трясутся руки. Она молчит. И не плачет.
«Дениска, ты хочешь что то изменить в этом времени? Решай прямо сейчас.»
-Я хочу чтобы вернулся папа и мама была счастливая и смеялась.
«Но ты не можешь решать за других! Только за самого себя!»
-Если за самого себя то… то наверное не рождаться…
«Денис, ты, взрослый, сейчас можешь пройти через портал и оказаться в любой минуте происходящего действия. И сделать все что угодно и сказать родителям и маленькому Дениске все, что ты хочешь.»
-Нет, Анна. Я хочу в другое время. Пусть здесь все останется как было.
Я хочу к Варваре. Я хотел в день смерти мамы но… Идем к Варваре!
«Говори, Денис!» Голос Анны. «Ты где, что ты видишь?»
-Я на веранде дачного домика. Очень жарко, на газовой плите кипит в тазу малиновое варенье. Пахнет свежей выпечкой. Мне 20 лет, я длинный, худой, и влюбленный.
«Кто рядом с тобой?»
-Варенька! От нее так пахнет, как пахнут только блондинки. Примулами и сливочными ирисками.
Я обнимаю ее сзади, и целую в шею, туда, где завиваются тонкие прядки золотистых волос. Варенька прижимается ко мне всем своим роскошным телом и я чувствую, как под моей рукой птицей бьется ее сердце.
Нет-нет! Я вернулся в этот момент не для того, чтобы повторить содеянное более двадцати лет назад! Не для того, чтобы извергнуться над ее беспомощным телом и бежать, едва увидев, что женщина, которую я так любил и желал, приходит в сознание после того, что я сделал с ней.
Я пришел сказать ей «прости» и уйти до того, как пляшущие в солнечном луче золотые пылинки сведут меня с ума.
«Так делай то, ради чего пришел!»
Я усилием воли разжимаю еще не успевшие сжаться на шее Вареньки свои пальцы, и мое прикосновение выглядит скорее как любовная игра, как ласка. Вдыхаю ее сладкий сливочный аромат, смешанный с запахом малинового варенья и сдобных булок, еще раз трогаю губами золотистую прядку волос.
«Что происходит, Денис?!» Голос Анны жесткий и настойчивый.
Уйти?! Сейчас уйти?! Сейчас, когда моя сладость в моих руках, так покорна и так жадно ждет ласки?! Я просто сделаю то, о чем мечтал все прошедшие с этого дня двадцать лет! Я буду ей любовником на этот час, и не сделаю ей больно, я буду внимательным и тактичным. Я сумею, точно сумею удержать себя в руках!
«Денис! Говори! Что ты чувствуешь?!» Анна рядом. Она обещала всегда незримо быть рядом. Черт бы ее побрал!
-Я… я сжимаю ее горло. Я сижу на ней верхом и сжимаю ее горло обеими руками. Она хватает меня за руки и бьется, хрипит и мотает головой.
Я хочу ее убить…. Если я ее убью, то ничего больше не случится. Ни Наташки, ни Светланы, ни Насти, ни десятка других, на чьих бессознательных телах я оставил свою днк и отпечатки пальцев на шее. Варвара смотрит испуганными, полными боли глазами и я вижу, как сознание покидает ее. Обычно в этот момент я отпускал жертву. И дыхание возвращалось вместе с сознанием. Не сразу, постепенно. Все мои подруги были молодыми и сильными. И я был внимателен. Жаль, что ни к одной из них я никогда не мог вернуться! И всегда успевал уйти. Удовлетворенным, счастливым, опьяненным.
Резкий рывок выбросил Дениса из портала в реальное время. А пощечина, ожегшая лицо, вывела из опьянения и привела в чувство.
«Ты понимаешь, что ты ее едва не убил?» Голос Анны жесткий и холодный. « Чего ты этим хотел добиться, говори!»
-Я хотел… хотел чтобы меня поймали. Изолировали. В тюрьму, в психушку – не важно.
Денис вдруг вцепляется ногтями в свое горло , скребет лицо, оставляя красные полосы на коже.
Он говорит хриплым шепотом, едва слышно.
-Я больше не могу! Я не могу! Если меня не закроют, я начну убивать!
Вторая пощечина! Третья! Голова Дениса мотается, как у тряпичной куклы. А затем, будто бутафорские, будто у клоуна в цирке, вырываются слезы.
Анна прижимает голову рыдающего Дениса к своей груди и молча гладит его по плечам, по голове, по спине, словно маленького мальчика. Не утешая, не утирая потока слез.
Сколько лет не плакал этот мальчик? С той самой ночи, когда ушел отец? С того момента, как испуганная мама, ужаснувшись своим преступлением, меняла испачканное белье на детской кровати и мыла беспамятного сына, боясь посмотреть ему в глаза?
«Как ты?» Анна подала Денису мокрое полотенце.
Он кивнул, стыдясь своей слабости и слез. - Нормально.
«Ты знаешь теперь, что делать?»
Да.
Помни. Никто никогда не примет решение за тебя и вместо тебя
Никогда и никто не ответит за твои поступки. Это можешь сделать только ты сам.
- А мама? А отец? - Голос Дениса был хриплым, словно что то сломалось в его горле.
«Ну мой дорогой, ты хочешь слишком многого. Случившееся случилось. Кому ты хочешь предъявить счет за свои преступления? И не проси меня тебя оправдывать. Каждый шаг в своей взрослой жизни ты делал сознательно. Или виноваты золотистые пылинки, пляшущие в солнечном луче?»
Через два часа, после нескольких телефонных звонков и распоряжений, Денис Николаевич Ботяков вошел в тяжёлую металлическую дверь, определившую его будущее на пятнадцать долгих лет.
Аудиозапись в исполнении Автора на канале Ютуб
Золотистые пылинки.
Денис Николаевич Ботяков был одинок. Мама умерла два года назад, Денис успел за эти два года переселиться в пригород, поменяв большую городскую квартиру на маленькую однушку, а оставшиеся деньги промотать. Как так получилось, что деньги, которых, как ему казалось, хватит на всю оставшуюся жизнь, испарились с космической скоростью, Денис объяснить не мог. А расспросы знакомых его злили.
Но более всего Денис злился на мать. Умерла она неожиданно, от кровоизлияния в мозг, за неделю до своего шестидесятилетия. И оставила сына одного. И ему вдруг пришлось выяснять, сколько сыпать порошка в стиральную машину и как долго варить спагетти. И что пельмени кидают в кипящую воду. Все это бесило Дениса и он нет-нет, да подумывал, не пора ли жениться.
Однако была у Ботякова тайная сторона жизни, очень личная и могущая помешать матримониальным планам.
По сталкершу он узнал случайно, услышал в бухгалтерии от женщин. Они обсуждали странное преображение одной серенькой мышки, внезапно начавшей следить за собой, красиво одеваться и вдруг сумевшей уйти от унижавшего ее мужа.
Более всего Дениса Николаевича заинтересовали слова о какой то машине времени, имевшейся у этой Анны, и возможности вернуться в прошлое и изменить свою жизнь.
Денису не давали покоя мысли – а куда бы он хотел вернуться. Туда, где мама жива и он может дать ей лекарство и успокоить, и заранее вызвать скорую, и мама останется жить и он подарит ей на юбилей жемчужные серьги. Те самые, что он купил к ее шестидесятому дню рождения и хранит теперь как память.
Денис проигрывал в своем воображении множество разговоров с мамой, и все представлял, как она откроет синюю бархатную коробочку с жемчужными серьгами.
А может вернуться в тот жаркий летний день, пахнущий малиновым вареньем? Где дебелая красавица Варвара, сверкая полными белыми руками и грудями в глубоком вырезе сарафана вынимает из духовки противень с булками, а по ее красивой шее, там, где завиваются в колечки тонкие белокурые прядки, стекает прозрачная капелька пота.
Или к Насте, маленькой круглой, как матрешка, хохотушке? Или к неприступной Светлане, измучившей его восемь лет назад?
«Я пойду вместе с тобой, Денис. Помни, что бы ни происходило там, в прошлом, я на твоей стороне и приду на помощь. Готов?»
Денис колебался. Он стоял возле двери, обычной двери как бы в другую комнату. И слова Анны пугали его.
Что, если она узнает? Мысли лихорадочно метались, он убрал руку с дверной ручки.
Увидев его нерешительность, Анна сказала – «если ты передумал, ты можешь прямо сейчас уйти. Это твой выбор. Но тогда ничего не изменится. Ничего из того, что ты хотел бы изменить. Думай о том, куда хочешь попасть и входи.»
Мама плакала и кричала. Бегала из комнаты на кухню, что то кидала на пол и это что то стучало и гремело, а ещё что то звенело осколками. Иногда слышался голос отца. Но мама не давала ему долго говорить, перебивала и снова начинала кричать.
Дениска вздрагивал от каждого вскрика и хотел провалиться куда нибудь, где тихо, где нет никого, совсем никого, и самого Дениски тоже нет.
Если я умру, они помирятся. И будут вместе плакать. А потом мама снова станет красивая и веселая. И папа будет подходить к ней сзади и обнимать и целовать в шею. Туда, где завиваются тонкие волоски.
А в солнечном луче будут плясать золотые пылинки. И мама смеяться, и папа что то шептать ей на ушко.
Дениска зажимает себе нос и пробует не дышать. Затем засовывает голову под подушку. Тут тихо и никто не кричит. Но он тоже тут и никуда не делся.
«Что ты чувствуешь, Дениска?!»
Я не нужен. Я лишний. Мама говорит что устала сидеть с ребенком, который постоянно болеет. И что от папы нет никакой помощи, он только ночевать приходит. И от него пахнет духами и чужой женщиной.
«Чего ты хочешь сейчас, Дениска?»
-Я хочу исчезнуть.
Дышать становится тяжело и Дениска сбрасывает подушку. За стеной хлопает входная дверь и мама начинает еще громче рыдать.
Очень хочется пить и писать. Но если встать и пойти в туалет, то там мама. И если пойти на кухню, там мама. А папа… это же папа ушел! Папа ушел?! Ночью?!
«Что ты видишь, Дениска?»
Мама вбегает в комнату. Встает на коленки возле кровати. Целует меня, плачет и целует, целует. Лицо, руки, ноги. Ее лицо опухло и я ее не узнаю. Ее слезы жгут мою кожу. Я хочу чтобы она ушла. Она другая. Я ее боюсь.
Мама, не плачь! Мама. Я писать хочу!
Я выворачиваюсь из маминых рук и хочу слезть с кровати. Но мама, что то бормоча и вскрикивая, прижимает меня к постели, продолжая целовать и гладить нервными руками. Не ласковыми сейчас, а чужими и жесткими. Я тоже начинаю плакать. От страха.
Он ушел! Твой отец ушел! Он нас бросил! Он тебя бросил! Дениска, маленький. Не плачь, мама испугала тебя? Не плачь, он не вернется.
Что ты такое говоришь, мама? Про папу? Про моего папу?! Я больше никогда не увижу папу?
Я отталкиваю мамины руки ногами, снова верчусь и пытаюсь избежать ее жгучих как кислота слез и поцелуев.
Замолчиииии! Мама, замолчи! Отпусти меня! Уйди! Уйди! Уйди!
Мама прижимает меня к постели и закрывает мою голову подушкой. Она там что то кричит. Но под подушкой почти ничего не слышно.
Я не могу дышать. Мама! Мама! Мамочка, отпусти….
Подушка становится тяжелой, и сладкая тягучая волна блаженства уносит меня в пустоту. Туда, где в солнечном луче искрятся золотые пылинки, а папа что то шепчет маме на ушко и она смеется, смеется…
«Дениска, ты где?»- Голос Анны выдергивает меня из небытия.-« Что ты видишь?»
Я сижу на кровати. У меня мокрые волосы. Мама надевает на меня пижаму. Свежая постель пахнет мылом, которое мама кладет в шкаф между простыней.
Я хочу спать. И пить.
Мама не смотрит мне в глаза и у нее трясутся руки. Она молчит. И не плачет.
«Дениска, ты хочешь что то изменить в этом времени? Решай прямо сейчас.»
-Я хочу чтобы вернулся папа и мама была счастливая и смеялась.
«Но ты не можешь решать за других! Только за самого себя!»
-Если за самого себя то… то наверное не рождаться…
«Денис, ты, взрослый, сейчас можешь пройти через портал и оказаться в любой минуте происходящего действия. И сделать все что угодно и сказать родителям и маленькому Дениске все, что ты хочешь.»
-Нет, Анна. Я хочу в другое время. Пусть здесь все останется как было.
Я хочу к Варваре. Я хотел в день смерти мамы но… Идем к Варваре!
«Говори, Денис!» Голос Анны. «Ты где, что ты видишь?»
-Я на веранде дачного домика. Очень жарко, на газовой плите кипит в тазу малиновое варенье. Пахнет свежей выпечкой. Мне 20 лет, я длинный, худой, и влюбленный.
«Кто рядом с тобой?»
-Варенька! От нее так пахнет, как пахнут только блондинки. Примулами и сливочными ирисками.
Я обнимаю ее сзади, и целую в шею, туда, где завиваются тонкие прядки золотистых волос. Варенька прижимается ко мне всем своим роскошным телом и я чувствую, как под моей рукой птицей бьется ее сердце.
Нет-нет! Я вернулся в этот момент не для того, чтобы повторить содеянное более двадцати лет назад! Не для того, чтобы извергнуться над ее беспомощным телом и бежать, едва увидев, что женщина, которую я так любил и желал, приходит в сознание после того, что я сделал с ней.
Я пришел сказать ей «прости» и уйти до того, как пляшущие в солнечном луче золотые пылинки сведут меня с ума.
«Так делай то, ради чего пришел!»
Я усилием воли разжимаю еще не успевшие сжаться на шее Вареньки свои пальцы, и мое прикосновение выглядит скорее как любовная игра, как ласка. Вдыхаю ее сладкий сливочный аромат, смешанный с запахом малинового варенья и сдобных булок, еще раз трогаю губами золотистую прядку волос.
«Что происходит, Денис?!» Голос Анны жесткий и настойчивый.
Уйти?! Сейчас уйти?! Сейчас, когда моя сладость в моих руках, так покорна и так жадно ждет ласки?! Я просто сделаю то, о чем мечтал все прошедшие с этого дня двадцать лет! Я буду ей любовником на этот час, и не сделаю ей больно, я буду внимательным и тактичным. Я сумею, точно сумею удержать себя в руках!
«Денис! Говори! Что ты чувствуешь?!» Анна рядом. Она обещала всегда незримо быть рядом. Черт бы ее побрал!
-Я… я сжимаю ее горло. Я сижу на ней верхом и сжимаю ее горло обеими руками. Она хватает меня за руки и бьется, хрипит и мотает головой.
Я хочу ее убить…. Если я ее убью, то ничего больше не случится. Ни Наташки, ни Светланы, ни Насти, ни десятка других, на чьих бессознательных телах я оставил свою днк и отпечатки пальцев на шее. Варвара смотрит испуганными, полными боли глазами и я вижу, как сознание покидает ее. Обычно в этот момент я отпускал жертву. И дыхание возвращалось вместе с сознанием. Не сразу, постепенно. Все мои подруги были молодыми и сильными. И я был внимателен. Жаль, что ни к одной из них я никогда не мог вернуться! И всегда успевал уйти. Удовлетворенным, счастливым, опьяненным.
Резкий рывок выбросил Дениса из портала в реальное время. А пощечина, ожегшая лицо, вывела из опьянения и привела в чувство.
«Ты понимаешь, что ты ее едва не убил?» Голос Анны жесткий и холодный. « Чего ты этим хотел добиться, говори!»
-Я хотел… хотел чтобы меня поймали. Изолировали. В тюрьму, в психушку – не важно.
Денис вдруг вцепляется ногтями в свое горло , скребет лицо, оставляя красные полосы на коже.
Он говорит хриплым шепотом, едва слышно.
-Я больше не могу! Я не могу! Если меня не закроют, я начну убивать!
Вторая пощечина! Третья! Голова Дениса мотается, как у тряпичной куклы. А затем, будто бутафорские, будто у клоуна в цирке, вырываются слезы.
Анна прижимает голову рыдающего Дениса к своей груди и молча гладит его по плечам, по голове, по спине, словно маленького мальчика. Не утешая, не утирая потока слез.
Сколько лет не плакал этот мальчик? С той самой ночи, когда ушел отец? С того момента, как испуганная мама, ужаснувшись своим преступлением, меняла испачканное белье на детской кровати и мыла беспамятного сына, боясь посмотреть ему в глаза?
«Как ты?» Анна подала Денису мокрое полотенце.
Он кивнул, стыдясь своей слабости и слез. - Нормально.
«Ты знаешь теперь, что делать?»
Да.
Помни. Никто никогда не примет решение за тебя и вместо тебя
Никогда и никто не ответит за твои поступки. Это можешь сделать только ты сам.
- А мама? А отец? - Голос Дениса был хриплым, словно что то сломалось в его горле.
«Ну мой дорогой, ты хочешь слишком многого. Случившееся случилось. Кому ты хочешь предъявить счет за свои преступления? И не проси меня тебя оправдывать. Каждый шаг в своей взрослой жизни ты делал сознательно. Или виноваты золотистые пылинки, пляшущие в солнечном луче?»
Через два часа, после нескольких телефонных звонков и распоряжений, Денис Николаевич Ботяков вошел в тяжёлую металлическую дверь, определившую его будущее на пятнадцать долгих лет.
Аудиозапись в исполнении Автора на канале Ютуб
-
Russian Soul
- Сообщения: 8
- Зарегистрирован: 31 дек 2018, 06:33
Рассказ 3. ЧУЖОЙ.
1.
Сергей Геннадьевич, седой, рано постаревший мужчина 55 лет, стоял у запотевшего зеркала и скоблил заросшие синеватой щетиной щеки. Боль тупо давила где то в середине груди и отдавала в левую руку.
Ему одному жилось на удивление спокойно. Марсик, белый кот с одним голубым и одним желтым глазом, в чьей родословной не обошлось без ангорки, вязал петли вокруг жилистых ног Сергея, ожидая утренней дозы корма. Марсик был любимцем Валечки, единственная щемящая грудь память о ней.
Даже Юляшка не знала, что отец хранит под подушкой Валечкину ночную сорочку. Нежно-сиреневую, с вышитыми по лифу мелкими цветочками. Но сорочка успокаивала Сергея, словно через минуту в спальню войдет жена и будет все как было все тридцать три года.
Сергей разорвал пакетик с кормом для Марсика и вынул из холодильника букет. 33 огненно оранжевых розы. Букет занимал почти все пространство холодильника и ради него пришлось вынуть полку.
Юляшка, рыжая ты моя веснушка, папина плюшечка пампушечка. Неужто уже тридцать три?!
Дочка всегда открывает дверь своим ключом. Пыхтит, снимая удобные туфельки и причесывая непослушные рыжие кудряшки. Вплывает в двери кухни, кругленькая, мягкая, такая родная девочка, так похожая на мать. Только бледное фарфоровое лицо и привычная одышка зачеркивает сходство с Валечкой.
Год назад, после поминок и поездки на кладбище, когда Валечки уже год как с ними небыло, Юляшка и Павел сообщили отцу, что документы на усыновление готовы. И Сергей скоро станет дедом трехлетнему карапузу. К сожалению Юляшке нельзя ни беременеть, ни рожать. Суррогатная мама это очень дорого. Может быть когда нибудь, когда Павел сможет заработать такие деньги….
Однако дедом Сергей так не стал. Ваня оказался слишком активным и очень шумным малышом. Юляшка справлялась. Пашка был рад и мог заниматься с сыном часами, пока Юля отдыхала. А вот Сергей не потянул.
Чужой. Не тот запах, слишком розовая, кажется всегда влажная кожа, слишком тонкие и мягкие волосы, не похожие ни на гладкие как шелк русые волосы Валечки, ни на жесткие проволочные кудряшки Юльки, ни на темные волосы Павла или Сергея. Что то невразумительно серое-пепельное. Сергей с большим удовольствием погладил бы кота, чем Ваню. Чужой.
Не то чтобы Сергей не любил чужих детей и детей вобще. Но этот мальчик внушал ему необъяснимый страх. И бедное рваное инфарктом сердце колотилось о ребра.
А Юляшка наслаждалась материнством! Невзирая на одышку и постоянную усталость, на лишний вес и отекающие ноги, она таскала Ваню в бассейн, на гимнастику, к логопеду и еще на кучу каких то занятий. И Ваня из государственного домребенковского запущенного малыша за год превратился в крепкого, сообразительного и вполне прилично лопочущего на человеческом языке пацана.
Сегодня Юляшке тридцать три! Неяркий макияж умело маскирует бледные губы и синеву под глазами. А шрам, разделяющий декольте вертикально пополам, почти до самой ямки на шее, забит фантастической татуировкой. То ли дракон с вытянутой шеей, то ли змей искуситель, то ли птица лебедь. Придумали же моду! И как, надо признать, вовремя эту моду придумали. Словно нарочно для Юляшки.
Ваня принес карандаши и деловито вытянул чистый лист из принтера.
-Давай рисовать! -Словно приказал.- Деда! Давай рисовать лошадь!
Сердце, как та лошадь, устроило скачки, еще большей болью ударяя в левую, немевшую от этой боли руку.
Тихо тихо! Вам нельзя вставать! Узкое лицо медсестры с разбегающимися лучиками морщинок возле глаз склонилось над лицом Сергея.
У Вас инфаркт. А вы терпели! Ну как же так? Совсем вы, мужчины, не бережете себя!
Из под аккуратной голубой шапочки выбилась прядь русых, гладких как шелк волос. Как у Валечки.
-Как Вас зовут, -спросил он шепотом.
- Меня? Валентина. Отдыхайте, Сергей Геннадьевич, скоро обход.
Валечка… прошептал Сергей, и уснул.
2.
Этот мальчик постоянно вертелся около прилавков. Чумазый, с засохшими корочками соплей под носом, с сосульками мышино-серых нестриженых волос. Что то многовато беспризорников развелось. Еще восемь лет назад, в восьмидесятых, когда родилась Юляшка, беспризорников вовсе небыло. Откуда теперь то их столько?!
Страна, разорванная на части, билась в агонии, рожая капитализм. А инвалиды, беспризорники и прочие летящие в процессе рубки леса щепки, жили свою маленькую, никому ненужную жизнь, под гнусавое завывание про белые розы с беззащитными шипами и яблоки на снегу.
Когда оно впервые разорвалось, Серегино сердце? Тогда ли, когда рыжее солнышко Юляшка потеряла сознание, упав на детской площадке? Или когда добрый доктор Айболит, погладив малышку по медной головушке, с равнодушно-каменным лицом пригласил Сергея в свой кабинет?
Или когда ему пришлось сказать Валечке, что детское донорское сердце им никогда не дождаться и надо готовиться к худшему.
Валечка окаменела, утратив способность кричать и плакать, как все нормальные женщины плачут, изливаясь в горе. И сидела, обхватив себя руками и глядя в одну точку. Ходила по квартире молча, убирала, стирала, что то готовила. А потом опять садилась и обнимала саму себя ледяными руками, и раскачивалась вперед-назад, вперед-назад, глядя бессмысленно в одну точку.
Юляшка угасала, таяла, как льдинка по весне. Ей не разрешали вставать с кровати, а у нее не хватало сил протестовать. Ее неправильное сердечко сломанным метрономом нехотя отсчитывало последние недели и дни.
Прилавок, заваленный колбасами и мясными деликатесами, был щедр и манящ. Пройти мимо можно было, только захлебнувшись слюной. Анюта и Ирочка, грудастые хохлушки, лучшие в мире торговки, резали толстые батоны и разматывали связки сосисок и шпикачек. Принося выручку Серегиному бизнесу и себя не обижая, ловко с прибаутками обвешивали захмелевших от аппетитных ароматов покупателей.
Чумазому пацану с серыми сосульками нестриженых волосенок доставались обрезки, хвостики от копченых колбас и кусочки посыпанного красным перцем сала от буженины. Иногда пацан пировал, когда торговки отрезали заветренный срез с колбас. За это он развлекал Анютку и Иришку, гнусавя из за забитого соплями носа, распевая про Белые розы или Яблоки на снегу.
Память имеет интересное свойство. Забывать самое страшное. Иначе люди не смогли бы жить, замучив себя воспоминаниями. Психика умеет исключать некие события или… Или находить оправдания.
-Эй, пацан, иди сюда! Да иди иди, не бойся! Хочешь пирожное?
Ешь ешь, какое еще купить? Это? С кремом, с шоколадом? Вкусно?
Чей ты, пацан! Как это ничей? У тебя родители есть? Мать, отец? Какие хоть звать то тебя, малой? Кааак?! Чужой?!
Так это не имя, это кличка, прозвище. А имя то какое у тебя? Вот меня, например, Серега звать. Вон ту тетеньку Анютка. А тебя как? Ну не дуйся, ладно. Чужой значит Чужой!
Завтра придешь? Анютка тебе даст большой кусок колбасы. Ты какую любишь? Ну ты пальцем то не тыкай, смотри какие у тебя ногти и руки грязные! Любительскую хочешь? Хорошо, завтра получишь вот такенный кусок! А я тебе мороженое куплю.
Валечка! Валечка! Мы переводим Юляшку в платную клинику. Я договорился! Но придется все продать. Васильев обещал хорошие деньги за бизнес. На восточном рынке правда подешевле, но там и выручка меньше. А за прилавок на центральном он даже у Бодрова цену перебил. И вечером риелторы придут, оценят квартиру. Мы поживем в съемной, пока Юляшка поправится. А потом вы уедете к матери, в деревню. Там молочко, курочки, овощи с грядки.
Сердце? Какое сердце? Да, Валечка, сердце нашли.
Ну что ты, маленькая моя?! Ну расплакалась! Радоваться надо! Ууу, нос мокрый и красный! Валюшка красноносая, северная птичка, вид редкий, исчезающий. Тебя скоро в Красную Книгу внесут! Иди ешь, а то одни глаза остались и нос! А потом мы поедем к Юляшке!
Ну все, все уже, рева корова, хватит плакать! У нас теперь все будет хорошо!
3.
Ну куда вы, Юлия Сергеевна! Нельзя к нему. Тут же реанимация! Ну… ну ладно.. только на минуточку. Ему нельзя волноваться.
-Эй, симулянт, как тебе не стыдно! В дочкин день рождения так неизящно залететь в больницу!
Юляшкина прохладная рука приятно легла на щеку Сергея. Как чудесно пахнут ее медные волосы и щекочут лоб. И губы мягкие, совсем как у Валечки.
- Люблю тебя, папа..
Не наклоняйся ближе. Не надо. Я никогда, никогда за все 25 лет не смог послушать, как стучит твое сердце! Я боюсь его услышать!
-Пап, скажи погромче, если можешь. Я не расслышала. Что ты сказал, папа?
-Юлия Сергеевна, он сказал «Чужой».
Аудиозапись в исполнении Автора на канале Ютуб
1.
Сергей Геннадьевич, седой, рано постаревший мужчина 55 лет, стоял у запотевшего зеркала и скоблил заросшие синеватой щетиной щеки. Боль тупо давила где то в середине груди и отдавала в левую руку.
Ему одному жилось на удивление спокойно. Марсик, белый кот с одним голубым и одним желтым глазом, в чьей родословной не обошлось без ангорки, вязал петли вокруг жилистых ног Сергея, ожидая утренней дозы корма. Марсик был любимцем Валечки, единственная щемящая грудь память о ней.
Даже Юляшка не знала, что отец хранит под подушкой Валечкину ночную сорочку. Нежно-сиреневую, с вышитыми по лифу мелкими цветочками. Но сорочка успокаивала Сергея, словно через минуту в спальню войдет жена и будет все как было все тридцать три года.
Сергей разорвал пакетик с кормом для Марсика и вынул из холодильника букет. 33 огненно оранжевых розы. Букет занимал почти все пространство холодильника и ради него пришлось вынуть полку.
Юляшка, рыжая ты моя веснушка, папина плюшечка пампушечка. Неужто уже тридцать три?!
Дочка всегда открывает дверь своим ключом. Пыхтит, снимая удобные туфельки и причесывая непослушные рыжие кудряшки. Вплывает в двери кухни, кругленькая, мягкая, такая родная девочка, так похожая на мать. Только бледное фарфоровое лицо и привычная одышка зачеркивает сходство с Валечкой.
Год назад, после поминок и поездки на кладбище, когда Валечки уже год как с ними небыло, Юляшка и Павел сообщили отцу, что документы на усыновление готовы. И Сергей скоро станет дедом трехлетнему карапузу. К сожалению Юляшке нельзя ни беременеть, ни рожать. Суррогатная мама это очень дорого. Может быть когда нибудь, когда Павел сможет заработать такие деньги….
Однако дедом Сергей так не стал. Ваня оказался слишком активным и очень шумным малышом. Юляшка справлялась. Пашка был рад и мог заниматься с сыном часами, пока Юля отдыхала. А вот Сергей не потянул.
Чужой. Не тот запах, слишком розовая, кажется всегда влажная кожа, слишком тонкие и мягкие волосы, не похожие ни на гладкие как шелк русые волосы Валечки, ни на жесткие проволочные кудряшки Юльки, ни на темные волосы Павла или Сергея. Что то невразумительно серое-пепельное. Сергей с большим удовольствием погладил бы кота, чем Ваню. Чужой.
Не то чтобы Сергей не любил чужих детей и детей вобще. Но этот мальчик внушал ему необъяснимый страх. И бедное рваное инфарктом сердце колотилось о ребра.
А Юляшка наслаждалась материнством! Невзирая на одышку и постоянную усталость, на лишний вес и отекающие ноги, она таскала Ваню в бассейн, на гимнастику, к логопеду и еще на кучу каких то занятий. И Ваня из государственного домребенковского запущенного малыша за год превратился в крепкого, сообразительного и вполне прилично лопочущего на человеческом языке пацана.
Сегодня Юляшке тридцать три! Неяркий макияж умело маскирует бледные губы и синеву под глазами. А шрам, разделяющий декольте вертикально пополам, почти до самой ямки на шее, забит фантастической татуировкой. То ли дракон с вытянутой шеей, то ли змей искуситель, то ли птица лебедь. Придумали же моду! И как, надо признать, вовремя эту моду придумали. Словно нарочно для Юляшки.
Ваня принес карандаши и деловито вытянул чистый лист из принтера.
-Давай рисовать! -Словно приказал.- Деда! Давай рисовать лошадь!
Сердце, как та лошадь, устроило скачки, еще большей болью ударяя в левую, немевшую от этой боли руку.
Тихо тихо! Вам нельзя вставать! Узкое лицо медсестры с разбегающимися лучиками морщинок возле глаз склонилось над лицом Сергея.
У Вас инфаркт. А вы терпели! Ну как же так? Совсем вы, мужчины, не бережете себя!
Из под аккуратной голубой шапочки выбилась прядь русых, гладких как шелк волос. Как у Валечки.
-Как Вас зовут, -спросил он шепотом.
- Меня? Валентина. Отдыхайте, Сергей Геннадьевич, скоро обход.
Валечка… прошептал Сергей, и уснул.
2.
Этот мальчик постоянно вертелся около прилавков. Чумазый, с засохшими корочками соплей под носом, с сосульками мышино-серых нестриженых волос. Что то многовато беспризорников развелось. Еще восемь лет назад, в восьмидесятых, когда родилась Юляшка, беспризорников вовсе небыло. Откуда теперь то их столько?!
Страна, разорванная на части, билась в агонии, рожая капитализм. А инвалиды, беспризорники и прочие летящие в процессе рубки леса щепки, жили свою маленькую, никому ненужную жизнь, под гнусавое завывание про белые розы с беззащитными шипами и яблоки на снегу.
Когда оно впервые разорвалось, Серегино сердце? Тогда ли, когда рыжее солнышко Юляшка потеряла сознание, упав на детской площадке? Или когда добрый доктор Айболит, погладив малышку по медной головушке, с равнодушно-каменным лицом пригласил Сергея в свой кабинет?
Или когда ему пришлось сказать Валечке, что детское донорское сердце им никогда не дождаться и надо готовиться к худшему.
Валечка окаменела, утратив способность кричать и плакать, как все нормальные женщины плачут, изливаясь в горе. И сидела, обхватив себя руками и глядя в одну точку. Ходила по квартире молча, убирала, стирала, что то готовила. А потом опять садилась и обнимала саму себя ледяными руками, и раскачивалась вперед-назад, вперед-назад, глядя бессмысленно в одну точку.
Юляшка угасала, таяла, как льдинка по весне. Ей не разрешали вставать с кровати, а у нее не хватало сил протестовать. Ее неправильное сердечко сломанным метрономом нехотя отсчитывало последние недели и дни.
Прилавок, заваленный колбасами и мясными деликатесами, был щедр и манящ. Пройти мимо можно было, только захлебнувшись слюной. Анюта и Ирочка, грудастые хохлушки, лучшие в мире торговки, резали толстые батоны и разматывали связки сосисок и шпикачек. Принося выручку Серегиному бизнесу и себя не обижая, ловко с прибаутками обвешивали захмелевших от аппетитных ароматов покупателей.
Чумазому пацану с серыми сосульками нестриженых волосенок доставались обрезки, хвостики от копченых колбас и кусочки посыпанного красным перцем сала от буженины. Иногда пацан пировал, когда торговки отрезали заветренный срез с колбас. За это он развлекал Анютку и Иришку, гнусавя из за забитого соплями носа, распевая про Белые розы или Яблоки на снегу.
Память имеет интересное свойство. Забывать самое страшное. Иначе люди не смогли бы жить, замучив себя воспоминаниями. Психика умеет исключать некие события или… Или находить оправдания.
-Эй, пацан, иди сюда! Да иди иди, не бойся! Хочешь пирожное?
Ешь ешь, какое еще купить? Это? С кремом, с шоколадом? Вкусно?
Чей ты, пацан! Как это ничей? У тебя родители есть? Мать, отец? Какие хоть звать то тебя, малой? Кааак?! Чужой?!
Так это не имя, это кличка, прозвище. А имя то какое у тебя? Вот меня, например, Серега звать. Вон ту тетеньку Анютка. А тебя как? Ну не дуйся, ладно. Чужой значит Чужой!
Завтра придешь? Анютка тебе даст большой кусок колбасы. Ты какую любишь? Ну ты пальцем то не тыкай, смотри какие у тебя ногти и руки грязные! Любительскую хочешь? Хорошо, завтра получишь вот такенный кусок! А я тебе мороженое куплю.
Валечка! Валечка! Мы переводим Юляшку в платную клинику. Я договорился! Но придется все продать. Васильев обещал хорошие деньги за бизнес. На восточном рынке правда подешевле, но там и выручка меньше. А за прилавок на центральном он даже у Бодрова цену перебил. И вечером риелторы придут, оценят квартиру. Мы поживем в съемной, пока Юляшка поправится. А потом вы уедете к матери, в деревню. Там молочко, курочки, овощи с грядки.
Сердце? Какое сердце? Да, Валечка, сердце нашли.
Ну что ты, маленькая моя?! Ну расплакалась! Радоваться надо! Ууу, нос мокрый и красный! Валюшка красноносая, северная птичка, вид редкий, исчезающий. Тебя скоро в Красную Книгу внесут! Иди ешь, а то одни глаза остались и нос! А потом мы поедем к Юляшке!
Ну все, все уже, рева корова, хватит плакать! У нас теперь все будет хорошо!
3.
Ну куда вы, Юлия Сергеевна! Нельзя к нему. Тут же реанимация! Ну… ну ладно.. только на минуточку. Ему нельзя волноваться.
-Эй, симулянт, как тебе не стыдно! В дочкин день рождения так неизящно залететь в больницу!
Юляшкина прохладная рука приятно легла на щеку Сергея. Как чудесно пахнут ее медные волосы и щекочут лоб. И губы мягкие, совсем как у Валечки.
- Люблю тебя, папа..
Не наклоняйся ближе. Не надо. Я никогда, никогда за все 25 лет не смог послушать, как стучит твое сердце! Я боюсь его услышать!
-Пап, скажи погромче, если можешь. Я не расслышала. Что ты сказал, папа?
-Юлия Сергеевна, он сказал «Чужой».
Аудиозапись в исполнении Автора на канале Ютуб
